МЫ ВЕРИЛИ: ПОБЕДА ПРИДЕТ!

Своими воспоминаниями о буднях тылового Сарапула поделилась Зоя Петровна Щипицына ныне живущая в г. Перми. Эти и другие воспоминания, воссоздающие картины жизни горожан в годы войны, вошли в книгу «Сарапул: эпоха Великой Отечественной»


В 1940 году мой папа, Петр Михайлович Щипицын, был избран депутатом Сарапульского горсовета по 72-му избирательному округу. Здесь он проработал заведующим сектором кадров до 9 мая 1941 года, а потом, уволившись по личному заявлению, уехал в Симферополь.
Мама страдала тяжелой формой бронхиальной астмы, и врачи рекомендовали ей сменить климат. В Симферополе папа снял квартиру и устроился работать на часовой завод. Мама с тремя детьми не успела переехать к нему: началась война. Мы долго ничего не знали об отце. Трое его братьев: Иван, Павел и Ювеналий - воевали. Глубоко верующая бабушка, Ольга Степановна Щипицына, научила внуков молитвам, и мы каждый вечер их пели, прося Бога спасти и сохранить наших фронтовиков. Для себя ничего не просили.
С начала войны улицы Сарапула погрузились в темноту: вышло распоряжение о светомаскировке, поэтому приходилось плотно завешивать окна. Патрули проверяли, как соблюдается режим светомаскировки, если где-то пробивался лучик света, стучались в дом.
Потом (наверное, в 1942 году) поступило распоряжение о рытье окопов во дворах. Наша большая семья жила в двухэтажном деревянном доме на Песьянке по улице Гоголя, там, где сейчас находится дом № 59. Дедушка и бабушка ответственно взялись за работу, начали рыть окоп. Осилили метра два-три в длину, метр в ширину и (нам по колено) в глубину. На том рытье оборонительного сооружения закончилось. Проверять никто ничего не стал.
В начале войны на площади Песьянки, как раз перед нашим домом, расположился эвакуированный зверинец. По ночам хищники тревожно выли, видимо, от голода и тоски. Но зато мы, ребятишки, часами наблюдали за ними, восхищались забавными обезьянками. Особенно нам нравилась гималайская медведица Розка. А вот высокомерного верблюда обходили стороной, потому что он на нас «чихал».
Вскоре зверинец куда-то перевели, а на площади разместился кавалерийский полигон. Бравые кавалеристы на полном скаку срубали шашками тоненькие деревца, перескакивали через барьеры и емкости с горящей жидкостью. Мы с восторгом смотрели, как учатся бойцы Красной Армии, а ведь большинство из них были почти мальчишки.
МОЙ дед, Михаил Васильевич, - потомственный сарапульский сапожник в годы войны работал на обувной фабрике, а маме, воспитателю детского дома, дали вторую группу инвалидности. Когда у нее начинался приступ, мы бежали в «Скорую помощь» за восемь кварталов от дома, но врач иногда приходил лишь к вечеру. Одиннадцатилетняя сестра Желя научилась делать уколы. Мама до болезни была воспитателем детского дома, а потом стала портнихой-надомницей Работала много, смогла прокормить троих детей.
Сотрудники горсовета помогали семьям фронтовиков: нас прикрепили к горсоветовской столовой, и мы там отоваривали карточки. Дома обычным блюдом в те годы была заваруха: в муку, помешивая ложкой, вливали кипяток из самовара (добрый спутник нашей семьи еще с двадцатых годов, он сейчас хранится у моей внучки) и добавляли немного соли. Слегка остудив этот клейстер, мы выпивали его из чашек. До тех пор пока было чем смазывать сковороду, бабушка делала оладьи. Потом все жиры кончились, кончился и рыбий жир. Последними пошли в ход родительские венчальные свечи.
Очень хотелось сладкого. В аптеке нам покупали драже, внутри которого было ядрышко с запахом рыбьего жира. Ядрышко мы выплевывали, а сладкую оболочку с наслаждением проглатывали.
Трехсот граммов сыровато-кислого хлеба (дневная норма) - было недостаточно для растущего организма, но иногда нам перепадал белый-белый, так называемый пеклеванный хлеб. Позже я узнала, что это была американская помощь - хлеб из муки, отбеленной какой-то кислотой. Еще помню жир, называемый лярдом. Состоял он на тридцать процентов из свиного сала, на семьдесят из вазелина.
В войну голодало большинство детей, некоторые превращались в воришек. Многие соседские мальчишки пересидели за кражу, но что их осуждать - росли без отцов, без материнского догляда, выживали как могли.
Однажды я шла по безлюдной ул. Красного спорта (сейчас ул. Гагарина) и несла в авоське хлеб. Ко мне подскочила девчонка старше меня, уцепилась за сетку и начала ее вырывать. На мое счастье, из-за угла показалась женщина. Я закричала: «Мама!»
Женщина остановилась, а девчонка бросилась наутек - наша семья не осталась голодной.
От голода, болезней и переутомления многие в войну умерли.
Большим испытанием было посещение городской бани, которая находилась на ул. Труда. Обычно мы ходили туда с моей подружкой Желей Фоменковой В бане отсутствовала то горячая, то холодная вода, было холодно. Мы с трудом поднимали тяжеленные шайки, намыливались очень плохим мылом, но ничего не поделаешь: чистота - залог здоровья. За чистотой строго следили и дома, и в школе: санитары ежедневно проверяли руки, уши, шею, заглядывали в волосы, не завелись ли там насекомые.


В первый класс начальноной школы № 6 в 1942 год - я записала себя сама: детям войны рано пришлось стать самостоятельными. В классных комнатах было темно и холодно, зимой приходилось заниматься в верхней одежде. Пальцы не слушались, когда я выводила на листках из брошюр буквы и цифры на уроке чистописания. На одной из перемен в класс приносили горячий суп и разливали его по чашкам, которые мы приносили с собой. Неважно, что он был жидким и что ели его без хлеба. Мы наслаждались вкусным ароматом, по всему телу приятно разливалось тепло.
Однажды учительница Елизавета Ивановна Пикулева принесла нам газету со снимками Зои Космодемьянской, казненной в деревне Петрищево. Мы долго молчали после рассказа учительницы.
Как и все в то время, наш класс участвовал в сборе лекарственных растений, готовили для бойцов немудреные подарки вроде сшитых своими руками кисетов, выступали в госпиталях.
Часто ходили в кинотеатр «Отдых». В зрительном зале стены были покрыты толстым слоем инея, сиденья - ледяные. Но как только гас свет, я забывала обо всем. Одни и те же фильмы могла смотреть не по разу. Часто из-за отсутствия электроэнергии сеанс прерывался. Мальчишки свистели, хлопали сиденьями, кричали, но все ждали продолжения и никто не уходил. Фильмы, которые демонстрировались во время войны, всегда заканчивались наступлением наших войск, и это укрепляло веру в Победу.
Дома, отогреваясь на печи, я мечтала о такой книжке, в которой цветные картинки двигаются как в кино.
Мы на лету ловили военные песни. Они звучали в кино, по радио, на концертах.
Навсегда врезались в память сводки Совинформбюро. Фронт двигался на восток, и взрослые тревожились за наше будущее. Радио в доме никогда не выключали, а лишь приглушали, когда мы садились за уроки или читали вслух. Это было любимым занятием долгими вечерами с осени и до летних каникул.
Наша квартирантка из Харькова называла Сарапул паршивым городишком, на что бабушка всегда парировала: «Вот и оставались бы у себя в Харькове при немцах, а не драпали без оглядки!» Две эвакуированные семьи жили на первом этаже, где до войны наша семья обычно зимовала. В комнатах второго этажа с девятью окнами и высокими потолками было гораздо холоднее. Осенью 1944 года, как только освободили Харьков, наши постояльцы-евреи уехали на родину, но у одной семьи на кладбище в Сарапуле осталась пятнадцатилетняя дочь.
После их отъезда мы переселились на первый этаж, и хотя окошки в комнате были подслеповатые, а потолки низкие, жить здесь было гораздо теплее.
Новый, 1945-й год мы встречали с первой в нашей жизни домашней елкой. Вместе с дедом 31 декабря сходили в лес и выбрали самую пушистую елочку, почти двухметровую. Когда ее принесли домой, комната сразу наполнилась сказочным ароматом. А об игрушках мы позаботились задолго до Нового года: всю дождливую унылую осень в свободное от уроков время мы вдохновенно мастерили фонарики, цепи, почтовые ящики, серпантин и многое другое. В ход шли вата, фольга, конденсаторная бумага, картон, слюда. Какой чудесный праздник получился! Водили хороводы, пели,
читали стихи. Мама приготовила скромные подарки для нас и наших гостей.
В новом году по радио стали передавать все больше радостных вестей, Левитан перечислял освобожденные города. Когда он произносил: «Вечная память и слава павшим в боях!», у меня сжималось сердце, а когда говорил: «Смерть фашистским оккупантам! Победа будет за нами!», сердце ликовало. Война заканчивалась, но раненых в госпиталях не убывало, и все так же почтальоны приносили похоронки.
От отца с фронта приходили письма. После войны он рассказал нам кое-что о своей солдатской жизни. Когда немцы захватили Крым, отступать можно было лишь побережьем Керченского пролива. Впереди четыре с половиной километра холодной воды, сильное течение - возможно, спасение от плена, возможно, смерть. Отличный лыжник и пловец, отец уверенно преодолел это расстояние. Ему помогала мысль о том, что на далеком Урале его ждет семья, ему помогали наши молитвы. И вот свободный от фашистов берег!
Отец служил связистом (телеграфным техником) на прифронтовом аэродроме, связь часто прерывалась, и он ее восстанавливал в любое время суток, при любой погоде.
Было все: бомбежки, пожары, минные поля, форсирование рек. В освобожденном Будапеште устроили спортивный праздник, и хотя отцу шел сороковой год, он тоже принял участие в забеге. На самом финише лопнула резинка от трусов, пришлось финишировать, придерживая их одной рукой. Подобные солдатские байки после войны я слышала не раз. Собравшись вместе, братья-фронтовики вспоминали только веселые истории.
Рано утром 9 мая 1945 года раздался стук в дверь (весна выдалась теплая, и мы с сестренкой и бабушкой уже перебрались на второй этаж) - на пороге стояла мама, от слез она почти не могла говорить: «Победа!»
Стали ждать с фронта отца. Ходили с мамой на вокзал, гуляли по перрону, возвращались очень усталыми. Наступила осень. Первым вернулся дядя Паша. Я открыла ему двери, а он принял меня за старшую сестру. В живых остались и два других дяди. Только Иван вернулся инвалидом по зрению. Пришел и отец.
О смене климата больше не было и речи: кругом разруха, беднота и все тот же голод, особенно когда в 1947-м отменили хлебные карточки. В летнее время мы сутками стояли в очередях, не зная, привезут ли хлеб. Но главное, что не было войны.
Мама умерла рано - в сорок шесть лет. Папа пережил ее на пятьдесят один год. Он больше не женился, посвятил себя нам - уже взрослым детям. До восьмидесяти лет работал на радиозаводе, активно занимался спортом, был одним из старейших и лучших лыжников Сарапула. О нем осталась светлая память.

3. Щипицына.